первое и второе вместе. Или экспертиза права, и все это — влияние препарата на мой измененный мозг. Не знаю.
Карла действовала просто: когда мы рядом и мое внимание сосредоточено на ней, незаметно нанести на кожу, добавить в еду или питье дорогую (и приобретенную нелегально) сильнодействующую химию — и это, к ее радости, сработало даже с моим гибридным мозгом. Она привязывала не только меня к себе, но и себя саму ко мне. Ей очень, очень хотелось, чтобы мы были вместе. Интересно, что было бы, если бы у нее не получилось? Думала ли она вообще о том, что может вызвать непредвиденные нарушения в работе моего мозга? Может, даже не рассматривала такую возможность. Или же рискнула: будь что будет? Трудно сказать, что она там думала.
Неожиданно выяснилась интересная деталь: у нее был сильно изменен головной мозг, и не просто для работы, как она говорила мне. Эти изменения схожи с теми, что бывают у хайвов, как говорил эксперт, но даже при этом аномальные. Очень странно, она ничего про это не рассказывала. Что же ты скрывала от меня, Карла? Ей назначили год заключения и психиатрическое лечение, а затем — трехлетний надзор нетхантеров. Кроме того, после выхода на свободу ее ожидало дополнительное, помимо связанного с ее рабочими модификациями, наблюдение у психиатров. Она заявила, что будет оспаривать решение. Не знаю, чем именно там все кончилось. Но даже если Карле удалось избежать заключения, то, скорее всего, ее бизнес-карьеру это дело подорвало.
Уже значительно позже она пыталась связаться со мной. Я откровенно дал ей понять, что больше не хочу с ней общаться. Было трудно: она плакала, умоляла — но я смог отказаться. Несмотря на это, она не оставляет попыток до сих пор.
Я проводил время в небольшой, но достаточно комфортной комнатке с доступом к сети (разве могли допустить, чтобы важный проект Центра попал в обычную тюрьму?). Разумеется, все просматривалось и фильтровалось ИИ.
Что верно, то верно — времени подумать о содеянном у меня хватало. И заняться саморазвитием по мере сил — тоже.
Со мной работали врачи и специалисты по ИИ. В том числе сбавляли мою зависимость от Карлы. Поначалу, даже при всем понимании, меня все равно тянуло к ней. Позже это в основном прошло. А с тем, что осталось, я уже хорошо справляюсь.
Я просматривал новости, видео, мультимедийные комплексы, читал и чисто текстовые книги. Увлекся философией сознания и персональной идентичности. Я и раньше кое-чем интересовался, будучи приверженцем эго-этики. Кроме того, меня интересовал смежный вопрос — о свободе воли и ответственности. Вот тут было заметно тяжелее в эмоциональном плане.
Даже согласие с теми, кто отрицал существование свободы воли, не избавляло меня от чувства вины.
Наша правовая система приняла сторону компатибилистов. Тех из них, кто решил переформулировать старое понятие «свободы воли», дав ему в свете достижений науки хоть какой-то смысл. Традиция, правда, давняя. Ты — звено в системе причин и следствий, но при этом ты сам и есть причины и следствия. Я думаю, что это все на самом деле чушь. Но совмещать причинность и ответственность — вполне в духе людей. Людям было трудно смириться со вшитым в них убеждением о наличии собственной свободы мысли и действия, хоть свободы в этом смысле нет и быть не может. Вот в чем все дело. Было и есть. Даже если не веришь в свободу воли, на каком-то базовом уровне все равно поддаешься иллюзии. Так что вряд ли что-то здесь изменится, если только не изменятся сами люди. Еще более радикально. Только я не представляю себе как. Или нет, представляю — это равносильно самоубийству.
Я тоже вижу причины и тоже вижу следствия, не верю в свободу воли, но чувствую при этом вину, и мне так паршиво. Даже судили меня как человека. Да и вообще человеческого во мне хватает. Человек ли я? Пожалуй, да. Вообще, многие из модов, (хоть и не все, конечно), все еще слишком люди — даже если на первый взгляд кажется иначе. По крайней мере, в моем понимании слова «человек».
Мне постепенно расширяли рамки моей свободы. Я ведь даже примерно себя вел, верно? И однажды выпустили, но установили срок в два года под наблюдением и без права покидать Ванкувер. Нетхантеры — «гончие», искусственные интеллекты, созданные так, чтобы получать удовольствие от рысканья во всех доступных источниках и отслеживания цели. Кошмар параноика, злые боги-хищники, следящие за соблюдением правил игры. У них множество глаз и ушей, которые можно опционально использовать. Огромные базы данных. Почуяв неладное, ИИ поднимут тревогу. Я никуда не прятался и не бегал, и вообще был примерным мальчиком.
После моей «отсидки» Центр предлагал мне жилье. Я сказал, что мне нужно время подумать, и быстро связался со своей единственной оставшейся в живых матерью.
Она приняла меня назад. Не кричала, не прогоняла. Так и живу с ней. Я не раз пытался обсуждать то, что произошло, искренне извинялся, но она не хотела, чтобы я продолжал. Плакала, говорила, чтобы я перестал. Мы с ней общаемся редко — настолько, насколько редко могут общаться живущие под одной крышей. Какое-то отчуждение. Мне хочется, чтобы все было иначе, однажды я хочу заговорить с ней об этом. Но все никак не заговорю. Когда я дома, мне все время некомфортно. Но это, наверное, лучше, чем сдаться на милость Чёрчленд-центру и стоящим за ним министерству национальной обороны, министерству здравоохранения и прочим и открыто признать себя их лабораторным образцом. Я практически уверен, что за мной все еще наблюдают. И отправку телеметрических данных моего мозга никто не отключал. Правда, согласись я на жилье от Центра, наблюдение наверняка было бы куда пристальнее.
Я периодически наведываюсь в Чёрчленд-центр на проверки. Научные журналы публикуют статьи, в которых я, для сохранения приватности, обозначен одними инициалами. Я — передовая технология. Наверняка кто-то на мне подзаработал.
Может, я неблагодарная сволочь, но я никогда не любил Джоан. Искусственная утроба была для нашей семьи слишком дорога, так что она выносила меня, пыталась воспитывать и, как я сейчас вижу, по-своему желала мне хорошего — так, как она это понимала. В том, что она говорила, конечно, многое было неправильно, и я до сих пор с ней не согласен. Но в тот раз она пыталась донести до меня правду (и заодно насолить Карле, наверное) — и она сделала это ценой своей жизни.
Кроме чувства вины, я ощущаю, будто что-то ушло, и никогда уже не будет как прежде. Возможно, мне ее… не хватает?
